Может кончиться жизнь, но не «Вишневый сад»

Сочиняя свою последнюю пьесу, Чехов писал: «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс». Станиславский замечал по этому поводу: «Могу себе представить, это будет нечто невозможное по чудачеству и пошлости жизни. Боюсь только, что вместо фарса опять выйдет рас-про-трагедия. Ему до сих пор кажется, что «Три сестры» — это превеселенькая вещица».

На премьере «Вишневого сада» зал был полон, по нему передвигались и зрители без мест — бледные и полупрозрачные чахоточные больные, приехавшие из Ялты. Сам Чехов, вышедший на поклон, имел вид столь больной и страшный, что из зала закричали, чтобы он сел, чтобы ему подали стул, который, впрочем, ему подать забыли. По поводу дорогих и бесполезных подарков, поднесенных ему поклонниками на премьеру, Чехов заметил: «Лучше бы мне подарили мышеловку…»

Так начиналась жизнь этой загадочной пьесы без любви, без надежды, без выстрелов, позволяющей и смеяться и горевать. Одни исследователи писали, что никаких прекрасных вишневых садов нет и быть не может в разумном хозяйствовании. Другие исследователи со всей агрономической убедительностью опровергали первых.

Были постановки «Вишневого сада», говорившие только о любви, о жажде любви, которая испепеляет женщин, и о том, что мужчинам вечно не до них, — как спектакль в «Современнике» Галины Волчек, пишет rus.postimees.ee. Были постановки, где белоснежные пространства цветущих вишневых садов омрачал только пьяненький Петя Трофимов своими дикими обещаниями будущей прекрасной жизни, — как спектакль Анатолия Эфроса на Таганке. И были у Эфроса такие страсти, которые встретишь лишь в поэзии Шекспира.

Чем больше видишь «Вишневых садов», тем больше открытий они сулят…

У Някрошюса «Вишневый сад» — зона агонии, угасания, такого долгого и мучительного умирания, что когда вишневый сад наконец продадут, то наступит последнее облегчение, последний выдох перед финалом.

Раневская (Людмила Максакова) приезжает из Парижа еле живой. Ей все время хочется передохнуть, лечь на пол, забыться. Ее укладывают на темную продолговатую кушетку, она складывает руки на груди, и ее выносят на плечах, как обычно выносят гроб.

Здесь все репетируют смерть: кто, как Раневская, ложится подобием трупа, кто стреляет из пистолета, не причиняющего никому вреда, кто машинально, как заводная игрушка, хлопает себя по бокам руками, будто бесполезными крыльями, кто брезгливо переступает через эту жизнь, отлично, впрочем, понимая, что никакой другой жизни не будет, кто отвлекается в последнюю минуту существования — лишь бы не думать, не сосредотачиваться.

Старый Фирс (Алексей Петренко) — единственный, кто заботится о жизни, волнуется за господ, но он «вещь», он — «дорогой, многоуважаемый шкап», в карманах и подкладке которого умещается вся скукоженная, сморщенная, воспоминательная усадьба.

Вот все уедут, скроются, а он останется в запертом доме, в своей догорающей, но стойкой еще жизни. А остальные как раз уедут умирать.

В жизни есть масса вещей посильнее любви, да и поважнее любви — смерть, например. Может быть, Антон Павлович как раз и думал об этом, когда заканчивал пьесу «Вишневый сад».

Нелепый, наверное, сумасшедший демагог Петя Трофимов (Игорь Гордин), всегда потный, сосредоточенный на совершенной пустоте, живущий на холостом ходу Лопахин (Михаил Трухин)...

Варя (Инга Оболдина) как главный распорядитель на похоронах внимательно следит, чтобы ни в ком не проснулось что-то нежное, теплое, обещающее будущность. Ведь если соединят руки Петя и Аня, если она сама соединится с Лопахиным, то произойдет короткое замыкание, вспышка, сердце может начать опять биться, вернется смысл, вернется надежда. А этого нельзя. Ритуал похорон нужно соблюдать строго. И Варя выстраивает барьеры, стены, преграды, чтобы каждый оставался в своем склепе одиночества.

Спектакль Някрошюса идет больше четырех часов: четыре действия, три антракта. Некоторые зрители не выдерживают, уходят. Остав shy;шие shy;ся от антракта к антракту все больше грустнеют, все тише разговаривают. Так хочется заплакать от сострадания, от жалости, просветлеть и очиститься. Но нет, не дает такой возможности режиссер — никого не жалко.

Никто не вернется с похорон — ни те, кого похоронили, ни те, кто провожал в последний путь. И эта мрачная очевидность вдруг обрушивается в финале на зрительный зал: все кончено и при том навсегда — не помогут ни деньги, ни молодость, ни старость, ни бедность. Здесь не вишневый сад важен, а река, в которой утонул хорошенький семилетний мальчик Гриша. И в Париже Раневскую не любовник вовсе ждет, а еще один умирающий — в подбор к тем, что уже есть.

Конечно, лакей Яша (Антон Кукушкин) может посмешить своей карикатурностью, а Епиходов (Илья Исаев) — побаловать своей буффонностью, но это все так, виньетки к общей картине.

Все более и более горькое лекарство прописывают разленившимся мозгам и душам большие художники.

Антон Чехов, «Вишневый сад»

Совместный проект Международного фонда К.С. Станиславского (Москва) и Театра «Meno Fortas» (Вильнюс)

Лауреат Премии «Золотая Маска»: «Приз критики» 2004 г.

Постановка: Эймунтас Някрошюс

Художник: Надежда Гультяева

Композитор: Миндаугас Урбайтис

В ролях: Алексей Петренко (Фирс), Людмила Максакова (Раневская), Владимир Ильин (Гаев), Ирина Апексимова (Шарлота), Инга Стрелкова-Оболдина (Варя) и др.

Autor: dv.ee Istsenko Olga