Бывший генпрокурор: Рехе должен заговорить

Ещё Аас сказал в интервью, что провал головной конторы банка не умаляет ответственности здешнего руководства, кроме того выясняется, что прокуроров, проигравших в суде дела со случаями отмывания денег, осадили. «А ведь были даже такие казусы, когда мы сумели доказать, что документы, на основании которых были сделаны перечисления, подделаны. При этом суд счёл это недостаточным поводом для того, чтобы можно было говорить о преступном происхождении денег. В прокуратуре и полиции сформировалось прагматичное отношение к делу», – рассказал Аас.

Аас был генеральным прокурором с 2005 по 2014 годы, деятельность Danske за этот же период находится сейчас под следствием по подозрению в отмывании денег.

Какая разница, рядовой работник или руководитель, всё равно придётся доказывать, что человек знал о преступном происхождении денег. Просто связь со сделкой чиновника рангом пониже доказать легче – он нажимал на клавиши, должен был всё проверить и в итоге сказал, что всё в порядке. Осведомлённость какого-либо руководителя дивизиона или главного банкира доказать труднее.

Мы стремимся к открытому обществу, и раз к какой-то теме существует общественный интерес, причём, как сейчас, вполне оправданный, на вопросы надо дать ответы. Считаю, что они должны заговорить. Это тема, в отношении которой молчание действует негативно. Однако, мне не известны все их резоны в пользу молчания, поэтому судить их не берусь.

Руководители в той или иной мере отвечают всегда. Можно говорить о моральной ответственности, сейчас это означает, что некоторые руководители лишились работы.

Банк обещал отказаться от заработанный здесь прибыли, рыночная стоимость предприятия снизилась на 5 миллиардов евро, и репутация руководителей эстонского филиала здорово пострадала.

Ответственны как материнский банк Danske, так и его филиал в Эстонии. Головная контора признала, что в Эстонии не придерживались правил, направленных против отмывания денег. Это однозначно проблема руководства Эстонского филиала, ибо это их дело – обеспечить в Эстонии соответствие законам.

По поводу головной конторы Danske хочется спросить: что хуже, то, что и там относились к отмыванию денег довольно снисходительно, или то, что там не знали, что творится в эстонском филиале. С какой стороны ни взгляни – это провал, но провал головной конторы не умаляет меры ответственности эстонских руководителей.

Возможно, кто-то и боится, что выйдут на него. Все они смогли сделать то, что хотели – отмыть свои деньги. Они самые главные победители в этой саге.

Вмешалась Финансовая инспекция со своими запросами и предписаниями, это могло стать одной из причин, почему Danske прекратил бизнес с нерезидентами в 2015 году. Для этого должно было долго оказываться давление, но ничего не менялось. Наконец, изменилось. В 2015 году…

Не знаю. Мне трудно давать оценку такому долгому процессу, но к результату он привёл.

Надо учитывать роль каждого учреждения. Случаи с отмыванием денег, касающиеся банка Danske, рассматривались, иски были, и в общих чертах я знал об этом. Но масштабы сделок с подозрением на отмывание денег, о которых в этом году сообщила пресса, стали для меня новостью. Мнения банка, что большинство нерезидентов можно отнести к личностям с повышенным риском отмывания денег – этого я тоже не знал.

Не знаю, стало ли всё неожиданностью, например, для финансовой инспекции.

Приведу сравнение. Есть шоссе, на котором случаются несчастья. Есть госучреждения, которые этими проблемами занимаются. Одно должно выставить дорожные знаки – сказать, с какой скоростью можно ехать. Другое время от времени осуществляет там контроль, проверяет, в порядке ли машины.

Если этот пример спроецировать на мир отмывания денег, то первое учреждение – это Финансовая инспекция, второе – Бюро данных по отмыванию денег. У прокуратуры здесь весьма маленькая роль. Она начинается тогда, когда несчастье уже произошло, кто-то покалечился или погиб.

Сложилась определённая судебная практика, что есть повод для судебного расследование, а что нет. В своё время мы пытались обратиться в суд с фактами, свидетельствующими о том, что сделки сомнительны. Были даже такие казусы, где мы смогли доказать, что документы, на основании которых сделано перечисление, подделаны. Но суд решил, что этого недостаточно, чтобы говорить о преступном происхождении денег. В прокуратуре и полиции сформировалось прагматичное отношение к этому делу.

Наиболее эффективно было, если нам удавалось арестовать имущество, ещё находившееся в Эстонии. Тогда и начинали из-под камней раки вылезать – то кто-то нанимал адвоката или как-то иначе пытался доказать нам легальное происхождение денег, но по крайней мере, возникал человек, с кем можно было на эту тему общаться.

Бывало, что прокуратура узнавала о подозрении на отмывание денег, но случай был много лет назад, ни одного евро и ни одной кроны с тех пор не осталось, и ни одна фирма или личность с Эстонией уже связаны не были. Судебная перспектива таких уголовных дел очень слабая.

Да, это было не просто, и наверняка со временем усложнилось ещё в силу разных политических и административных проблем. Когда я стал генеральным прокурором, ещё можно было вести дела с учреждениями Петербурга – напрямую с полицией или прокуратурой, но с какого-то времени все обращения об оказании правовой помощи должны проходить через генеральную прокуратуру Москвы. Но выполнялись ли просьбы о содействии … Так было и есть до сих пор.

Наверняка бывали случаи, что мы просили и информацию получали. Поскольку такие ходатайства о правовой помощи не уходят непосредственно со стола генпрокурора, то точной статистики я не помню. Если при обычном ходатайстве мы более или менее знаем, о каком преступлении может идти речь, то в случае с отмыванием денег финансовый поток проходит через множество государств, и совершенно невозможно установить в результате какого первичного преступления появились деньги. Приходится двигаться от конца…

Не могу сказать процентуально. Проблема в связи с отмыванием денег, и она не относится только к России, сводится к тому, что получив просьбу о правовой помощи, все государства поначалу плутают в потёмках

Была, что ли, такая риторика?

Была.

Немного затрудняюсь с ответом. Не могу припомнить, чтобы сотрудничество с Россией в делах по отмыванию денег было более затруднено, чем по поводу других преступлений. Так что пока дела не были напрямую политическими, обоюдная правовая помощь оказывалась.

Конкретные обращения через меня не проходили. Поэтому я не знаю, что именно в них содержалось и как на них ответили. Но знаю, что в какой-то части русские просили правового содействия.

Если говорить юридически, то согласно соглашению об оказании правовой помощи между Эстонией и Россией, они, скорее, не являются общедоступными.

Если говорить в общем, то при известных обстоятельствах, когда общественный интерес к делу очень высок, надо взвесить, больше ли будет пользы делу от рассекречивания фоновых документов.

Тогдашнее сотрудничество между прокуратурой и фининспекцией у меня прямых упрёков не вызывает. Может, недостаток был в том, что все были сосредоточены на своей части работы. Прокуратура расследовала подозрения в преступлениях, имеющая более широкий обзор инспекция – помня, что нарушение правил отмывания денег ещё не означает совершенного преступления – гнула свою линию. Изменилось бы что-нибудь, если бы эту более широкую картину донесли до прокуратуры, сейчас, задним числом трудно оценить.

Не сказал бы, что тогдашние регуляции отмывания денег были слишком уж слабыми. А оценивать тему Danske можно прежде всего в свете тогдашних правил. С их собственной точки зрения, они провалились и в свете тогдашних правил.

В воздухе висит вечный вопрос, не облегчить ли процесс доказательства. У нас уже годами идут на эту тему юридические дискуссии. В некоторых государствах, например, в Великобритании сам человек должен доказать, что его деньги из легальных источников. Если он этого сделать не может, деньги у него отбирают. В Эстонии обсуждение застопорилось на том, что в свете Основного закона и Конвенции о правах человека, это сделать проблематично. Политическая воля даже присутствует, особенно сейчас – кое-кто сделал бы это ещё до выборов.

На основании первого заявления, действительно, дела не завели. По причине того, что деяние было совершено много лет назад. Тех денег в Эстонии уже не было, а стоявшая за сделкой личность уже никак с Эстонией не была связана. Собранную информацию прокуратура направила в другие государства, например, во Францию, где производство открыли и деньги арестовали. В 2013 году уголовное производство начали и в Эстонии (безрезультатно закрыли в 2017 году – ред.).

В принципе, у меня обсуждения этих заявлений не происходило. Дискуссии в присутствии генерального прокурора о том, открывать ли дело, в большинстве своём связаны со случаями политической коррупции или государственной измены.

Думаю, что совещание, в результате которого этим летом было начато уголовное производство, состоялось в кабинете генпрокурора.

Я бы не переоценивал политического давления. Мнение общественности или её оправданный интерес к расследованию какого-либо дела может стать обрамлением для решения прокурора. Однако все решения прокурора основываются на законе. Думаю, что подозрение в отмывании денег через Danske было достаточным для возбуждения дела. Если представлены дополнительные факты, тем легче было прокурору вынести своё решение.

С тем, что надо прекратить заниматься этим делом из-за репутации Эстонии, я не согласен. Это событие будет само разматываться и дальше, и репутация Эстонии всё равно пострадает. Тема репутации – это не аргумент для того, чтобы остановить расследование.

Уверен, что сигналящие о приближении выборов рельефные высказывания, самовосхваления и разборки, кто хорош, а кто плох, и без того не прибавят Эстонии положительной репутации.