С чего начинается кризис?

Парламент принял закон с длинным названием, который для простоты можно условно назвать «законом о финансовом кризисе». Закон, который представляет собой череду поправок к ряду законодательных актов, прежде всего к базовому закону о госбюджете, призван, как говорится в пояснительном письме к нему, «повысить готовность государства к борьбе с финансовыми кризисами».

Закон упрощает многие процедуры, например, позволяет парламенту в ускоренном порядке, в одном чтении и при первой же возможности, рассматривать вопрос о предоставлении государственных гарантий, принимать решение о большом кредите, а также буквально за день получать доступ к стабилизационному резерву.

С одной стороны, это, безусловно, хорошо, потому что открывается возможность действовать быстро, не тратя драгоценное время на длительные процедуры, иными словами, позволяет власти в обстановке, когда промедление может оказаться роковым, принимать экстренные и необходимые решения в нужный момент. К чему может привести отсутствие такой возможности или воли поступать решительно, мы за последние месяцы уже успели увидеть как на своём, так и на чужом опыте. Хорошо, что правительство, долго уверявшее, что никакого кризиса нет, за благо почло впредь дуть на воду.

Но есть в законе и нечто такое, что вызывает определённую и немалую настороженность и на что уже, кстати, успела о? ???? ?????????? ???????братить внимание оппозиция.

Если до сих пор в тот же стабилизационный резерв можно было залезать лишь для предотвращения или преодоления внутреннего социально-экономического кризиса, после объявления особого, чрезвычайного или военного положения, то теперь в одном с ними ряду оказывается и международный финансовый кризис. Выходит, что объявление кризисной ситуации как бы приравнивается к объявлению ЧП. Что само по себе вроде бы логично. Действительно, разве тяжёлый финансовый кризис – это не чрезвычайное происшествие и не повод для особого положения? Но тут-то и начинаются вопросы.

Финансовый кризис может быть банковский или бюджетный. В Эстонии, где банки принадлежат иностранному, в подавляющем большинстве - шведскому, капиталу, подлинный банковский кризис может разразиться в случае, если шведские «мамаши» возьмут и откажутся от своих «родительских прав» на эстонских «дочек».

Что, теоретически, конечно, возможно, но сегодня очень маловероятно.

Речь у нас идёт всё же о бюджетном кризисе. Но, что им считать конкретно и как, с какого размера бюджетной прорехи, объявлять его и соответственно особое или чрезвычайное положение? В руках правительства, ну, ладно, правящей коалиции, т.е. парламентского большинства, что, собственно, одно и то же, оказывается чрезвычайно сильный финансовый рычаг власти. А ну как власть решит, что полумиллиардная «дырка» уже и есть повод объявить, что на дворе кризис со всеми вытекающими последствиями, что она может взять всё в свои руки и распоряжаться этим всем по своему усмотрению?

В законе, правда, говорится о «международном финансовом кризисе». Но на самом деле это, скорее, только размывает границы и превращает критерии в ещё более неопределённые.

Войны, революции, массовые народные волнения - всё это очевидные явления социального кризиса. Стихийные бедствия измеряются инструментально: ветер такой-то силы – это просто ветер, а такой-то – шторм или даже ураган. То же с наводнениями, пожарами, засухой и пр.

Cказать, что от сих до сих - это ещё не финансовый кризис, а вот дальше – уже кризис, будет сильно. Но любой законодательный акт - это формализованный текст, потому что в противном случае он либо не будет исполняться, либо им будут злоупотреблять, а, скорее всего, и то и другое. Поэтому и в нашем случае необходимо определить какие-то формальные, оцениваемые в цифровых показателях, рамки. Иными словами, что есть кризис в понимании данного закона и как он объявляется.

Только в таком случае закон может быть введён в действие и принесёт пользу, а не очередной виток недоверия к нынешнему правительству, которое оно и без того почти полностью растеряло.