Александер Мейер: не за горами то время, когда профсоюзы будут и в ИТ–компаниях

Насколько сегодня сильны позиции профсоюзов в Эстонии? В чем причины их непопулярности? Действительно ли они способны отстаивать интересы работников? На вопросы ДВ отвечает координатор работников порта Независимого профсоюза моряков Эстонии Александер Мейер.

Защищают, и тому есть примеры. Я говорю сейчас в первую очередь о своем профсоюзе – EMSA, Независимом профсоюзе моряков Эстонии. Да, человек может прийти к нам в любой момент и сказать: у меня вот такие проблемы. И мы идем, смотрим, судимся, консультируем. Другой вопрос, насколько подготовлены сегодня наши доверенные лица на предприятиях.

Если сравнивать с Великобританией, то наверняка вы помните из истории, что профсоюзное движение, одна из его ветвей, развивалось на Британских островах еще в XIX веке. У них накоплен большой исторический опыт. У нас тоже все будет, просто это долгий процесс, для которого нужно время.

К сожалению, это происходит всегда. Мы давно стараемся вернуть работодателей за круглый стол переговоров. Наша организация и Центральный союз профсоюзов занимаются таким проектом, как «Социальный диалог». К нему в свое время присоединился целый ряд портовых и стивидорных компаний, мы даже выпустили об этом книгу, в которой рассказывается в том числе и о том, каким образом строятся отношения между работодателями, работниками и государством в скандинавских странах.

Вы, наверное, слышали о переговорах о минимальной заработной плате на следующий год – это одна из ступеней социального диалога, которая существует в Эстонии. Вторая ступень – это пересмотр системы оплаты больничных дней. Обсуждение идет уже много лет и, надеюсь, скоро завершится соглашением, признанным на государственном уровне.

После перехода к рыночной экономике, который случился после перестройки, многие работники понадеялись, что работодатель будет думать о них и отстаивать их интересы. Вначале, может быть, это и было так, но чем дальше все двигалось вперед, тем чаще побеждали деньги.

Сегодня же мы видим, например, как многие работодатели, пользуясь коронакризисом, понижают заработную плату и урезают время работы. В результате выходит, что за оставшееся рабочее время работник перевыполняет свой план в полтора раза. Плюс в том, что ниже минимальной зарплаты работники, конечно же, не получат. Но и возврата к прежнему уровню зарплаты, вероятно, тоже не будет.

Что касается уровня минимальной зарплаты, то в сравнении с другими странами Балтии он у нас достаточно высокий. Хотя мы хотим сделать по европейскому стандарту, чтобы минимальная зарплата составляла 60% от средней по стране.

Все зависит от конкретной отрасли и конкретного товара или услуги. Если мы возьмем, например, грузовые перевозки, то тарифы на перевозку груза из точки А в точку Б и в Эстонии, и в Финляндии почти одинаковые. Но если мы сравним оплату труда, которая заложена в тарифах, то выяснится, что работник в Финляндии получает как минимум в два, а то и в три раза больше. Так что все очень относительно.

Кстати, некоторые работодатели почему–то уверены, что профсоюзное движение в Эстонии финансируется скандинавскими странами, чтобы уничтожить эстонские предприятия и дать преимущество скандинавским компаниям.

Если же говорить серьезно, то финские профсоюзы нас очень поддерживают. Есть обучающая программа «Балтийская академия», в рамках которой они знакомят с методами своей работы, помогают понять, из каких моментов складывается профсоюзная солидарность.

Что восхищает и удивляет, так это готовность людей в Финляндии выйти на улицы. Во время одной из недавних акций, которую провел Морской профсоюз в Хельсинки, жены моряков вышли на центральную площадь и потребовали от властей помочь судовладельцам, поскольку их мужья, 6700 человек, остаются без работы.

Я думаю, это прежде всего зависит от масштаба экономики. У нас, в отличие от Финляндии, предприятий, на которых работает более 500 человек, не так уж много. Почему я говорю про пятьсот? Дело в том, что в Законе о профессиональных союзах есть пункт о том, что доверенное лицо предприятия занимается только профсоюзной работой, получая оплату труда от работодателя, если в профсоюзной организации состоит более пятисот человек. И вот, пункт в законе есть, а предприятий таких практически нет, кроме Tallink и БСРЗ.

Если же мы берем единичные предприятия, в которых работает, скажем, по 10 человек, и таких предприятий будет 15, то объединить людей в единую организацию намного сложней. Многие, как я уже сказал, по-прежнему надеются на то, что работодатель сам будет о них заботиться.

При этом большинство даже не понимает, из каких компонентов состоит их заработная плата. Работодатели правы, когда говорят о том, что работники не видят социального налога и не понимают, что социальный налог уже уплачен за него работодателем, хотя при этом человек пользуется бесплатными государственными услугами и пособиями.

Профсоюз – это не логотип, не наша контора и не юристы. Профсоюз – это сами люди, те, кто работает на местах. А у нас у многих до сих пор постсоветское, постперестроечное мышление: чего я буду высовываться, вдруг по шапке получу. Особенно это заметно в русскоязычной среде.

Да, я согласен с вами. Возвращение уволенного работника проблематично даже с точки зрения закона о трудовом договоре. Там черным по белому написано, что работник имеет право вытребовать деньги за незаконное увольнение, но не имеет права вернуться на предприятие, если только он не доверенное лицо.

Работодатели используют силу. Им легче напугать человека, особенное если это представитель профсоюза. Уволив его, они демонстрируют всем остальным: смотрите, это я могу сделать с каждым. И здесь уже вопрос в том, насколько работники хотят отстоять своего товарища.

У нас такая ситуация была пять лет назад с главным доверенным лицом профсоюза в гостиницах Tallink. Тогда нам удалось в течение недели, с угрозой забастовки, вернуть на работу уволенного по статье человека.

Один из самых ярких примеров затяжного конфликта работодателя с работниками – ситуация на Раквереском мясокомбинате. Там до сих пор формально существует профсоюз, но ему трудно вновь начинать с нуля, поскольку работодатель приложил все усилия, чтобы разрушить на своем предприятии профсоюзную систему.

В наш профсоюз сейчас вступает от 5 до 15 новых членов ежемесячно. Я бы сказал, что это немного меньше докризисного уровня. В перспективе мы предполагаем, что численность профсоюза уменьшится, поскольку сокращения большие, и нет гарантии, что все работники вернутся обратно.

Кто такой новый член профсоюза? Это человек, с которым была проведена работа. Почему он не пришел сам и раньше? Обычно такой человек говорит, что его «никто не приглашал». Люди ждут персонального приглашения, особенно молодежь, это для них меняет дело.

В целом же активность людей начинает проявляться тогда, когда беда подходит совсем вплотную. Сегодня я вижу, что в контору ежедневно приходят не только сокращенные работники, но и те, кто находится на пороге сокращения.

Радостно видеть, что в профсоюзы сегодня приходят молодые люди со своим, новым видением того, как надо работать. Кстати, думаю, что не за горами то время, когда появятся профсоюзы и в ИТ–компаниях.